Неточные совпадения
Паратов. Очень просто, потому что если
мужчина заплачет, так его бабой назовут, а эта кличка для
мужчины хуже всего, что только может изобресть ум человеческий.
— Уж хороши здесь молодые люди! Вон у Бочкова три сына: всё собирают
мужчин к себе по вечерам, таких же, как сами, пьют да в карты играют. А наутро глаза у всех красные. У Чеченина сын приехал в отпуск и с самого начала объявил, что ему надо приданое во сто тысяч, а сам
хуже Мотьки: маленький, кривоногий и все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да…
Посетители были большей частью люди
худо одетые, даже оборванные, но были и приличные по внешнему виду и
мужчины и женщины.
Кокетство, — я говорю про настоящее кокетство, а не про глупые, бездарные подделки под него: они отвратительны, как всякая
плохая подделка под хорошую вещь, — кокетство — это ум и такт в применении к делам женщины с
мужчиною.
При знакомстве с нею и женщинам было бы не
хуже, чем
мужчинам.
При распределении вовсе не думают о сельскохозяйственной колонии, и потому на Сахалине, как я уже говорил, женщины распределены по округам крайне неравномерно, и притом чем
хуже округ, чем меньше надежды на успехи колонизации, тем больше в нем женщин: в худшем, Александровском, на 100
мужчин приходится 69 женщин, в среднем, Тымовском — 47, и в лучшем, Корсаковском — только 36.
— Так то
мужчины, мой друг! — наставительно заметила Машенька, — ихнее и воспитанье такое! Так вот как: стало быть, и Иудушка… то бишь, и Порфирий Владимирыч в радости… сосед дорогой! Да что ж ты, милочка, в россказни пустилась, а мужа-то дяденьке и не представишь! Все, чай, не
худо попросить в родственное расположение принять!
Самая
плохая дамочка, если бог наградил ее хоть какою-нибудь частью тела, на которой без ожесточения может остановиться взор
мужчины, — и та заранее разочтет, какое положение ей следует принять во время питья Kraenchen, чтоб именно эту часть тела отрекомендовать в наиболее выгодном свете.
Вслед за ней вышел и сам папаша. Это был
худой и высокий
мужчина с выдавшеюся вперед, как у обезьян, нижнею челюстью, в щеголеватом вицмундире и со звездой на правой стороне. При появлении его все подтянулись.
— Да уж окажите благодеяние, — продолжала она, — вы наш друг, так любите нас, позовите Евсея и расспросите путем, отчего это Сашенька стал задумчивый и
худой и куда делись его волоски? Вы
мужчина: вам оно ловчее… не огорчили ли его там? ведь есть этакие злодеи на свете… все узнайте.
— Какую ты дичь несешь! Это мнение привез ты прямо с азиатской границы: в Европе давно перестали верить этому. Мечты, игрушки, обман — все это годится для женщин и детей, а
мужчине надо знать дело, как оно есть. По-твоему, это
хуже, нежели обманываться?
К ней, конечно, пристали и
мужчины, которым я говорю: «Вы, господа, конечно, можете разорвать меня на кусочки, но вам же после того
хуже будет!» Это бы, конечно, их не остановило; но, на счастие мое, вышел Тулузов и говорит мне: «Я не желаю вести этого дела».
— Ах, нет, он меня любит, но любит и карты, а ты представить себе не можешь, какая это пагубная страсть в
мужчинах к картам! Они забывают все: себя, семью, знакомятся с такими людьми, которых в дом пустить страшно. Первый год моего замужества, когда мы переехали в Москву и когда у нас бывали только музыканты и певцы, я была совершенно счастлива и покойна; но потом год от году все пошло
хуже и
хуже.
Я люблю таких
мужчин, А жена твоя —
худая.
Даже не поднимаясь на палубу, я мог отлично представить сцену встречи женщин. Для этого не требовалось изучения нравов. Пока я мысленно видел
плохую игру в хорошие манеры, а также ненатурально подчеркнутую галантность, — в отдалении послышалось, как весь отряд бредет вниз. Частые шаги женщин и тяжелая походка
мужчин проследовали мимо моей двери, причем на слова, сказанные кем-то вполголоса, раздался взрыв смеха.
— Да, я ревную! — повторила она, и на глазах у нее заблестели слезы. — Нет, это не ревность, а что-то
хуже… я затрудняюсь назвать. — Она взяла себя за виски и продолжала с увлечением: — Вы,
мужчины, бываете так гадки! Это ужасно!
Словом, благодаря настоящей своей жизни, она с каждым днем
худела, старелась и, к ужасу своему, начала ожидать, что скоро, пожалуй, совсем перестанет нравиться
мужчинам.
Мурзавецкая. Я ведь девица старая, я
мужчин разбирать не умею; может быть, Аполлон и в самом деле
плохой жених; да, понимаешь ты, что я этого и знать не хочу; я своему родному добра желаю, а до нее мне и горя мало… так вот, если она заупрямится, надо нам с тобой, Вукол, придумать, чем пугнуть ее.
Через минуту вошел в избу
мужчина среднего роста, в подпоясанном кушаком сюртуке из толстого сукна и
плохом кожаном картузе, а вслед за ним казак в полном вооружении.
Сгорбленный и
худой, он казался старше своих лет, но это только казалось, а в действительности это был очень сильный
мужчина, поднимавший одною рукой семь пудов.
Если же
мужчина ошибался — при чем обыкновенно начинался веселый хохот, — то
плохой отгадчик, при общем смехе, возвращался с носом на свое место и выходил следующий, и затем, когда эта пара кончала, дама, избравшая прежнего кавалера, отосланного за недогадливость за фронт, должна была сама встать, подать руку недогадливому избраннику и танцевать с ним.
Бога ради, скажите нам скорее, кто
хуже:
мужчины или женщины?» Он вдруг, не задумавшись и очень серьезно, отвечает: «Оба
хуже!» Я покатилась со смеху, молодой человек тоже, а за нами все, и целый вечер повторяли: «Оба
хуже!»
Прихожу к ней опять через месяц, гляжу — жилец у нее есть, такой из себя
мужчина видный, ну только
худой и этак немножко осповат.
Матрена. Народом это, мать, нынче стало; больно стал не крепок ныне народ: и
мужчины и женщины. Я вот без Ивана Петровича… Семь годков он в те поры не сходил из Питера… Почти что бобылкой экие годы жила, так и то: лето-то летенски на работе, а зимой за скотинкой да за пряжей умаешься да упаришься, — ляжешь, живота у себя не чувствуешь, а не то, чтобы о
худом думать.
Настает время обеда. Являемся, садимся за стол — все честь честью, — и хозяева с нами: сам Холуян,
мужчина, этакий
худой, черный, с лицом выжженной глины, весь, можно сказать, жиляный да глиняный и говорит с передушинкой, как будто больной.
Утро. Большой кабинет. Пред письменным столом сидит Владимир Иваныч Вуланд, плотный, черноволосый, с щетинистыми бакенбардами
мужчина. Он, с мрачным выражением в глазах, как бы просматривает разложенные пред ним бумаги. Напротив его, на диване, сидит Вильгельмина Федоровна (жена его), высокая,
худая, белокурая немка. Она, тоже с недовольным лицом, вяжет какое-то вязанье.
— И не стыдно вам… вслух… при всех дамах… говорить такую
худую… неправду?!.. Вам, точно маленькой… при всех
мужчинах… Что они скажут?.. Вы — такая большая… замужняя!..
— Братец, — перебила она, — позволь мне тебя просить предоставить мне самой думать о воспитании моего сына.
Худа ли, хороша ли, но я мать, и ты, как
мужчина, не можешь понять материнских чувств. Я решилась во всю мою жизнь не расставаться с ним; в этом мое единственное блаженство. Теперь я наняла для него гувернера.
Брак — это обещание двух людей,
мужчины и женщины, иметь детей только друг от друга. Тот из двух, кто не исполняет этого обещания, делает грех, от которого всегда ему же самому бывает
хуже.
— Ma chère, [Дорогая (франц.).] — сказала она, — такова всегдашняя судьба хорошей и честной женщины. Что бы кто ни говорил,
мужчины по преимуществу — порода очень завистливая: все, что им принадлежит по праву, их уже не занимает. Пословица очень верно говорит, что «хороша та девушка, которая другим засватана», и действительно,
плохой жених всегда торит дорогу лучшему. Тут у господ
мужчин нет гордости и лучший не обижается, что ему предшествовал худший.
Сегодня перед вечером, убегая от себя и Марии, я бродил по улицам, но там еще
хуже: везде я видел
мужчин и женщин,
мужчин и женщин.
Плохая эмансипация женщины ведет за собой искажение и извращение вечной женственности, дурное уподобление и подражание
мужчине.
Мраморный лев глядится в зеркало. Его голова и щит с гербом придают лестнице торжественный стиль. Потолок не успел еще закоптиться. Он лепной. Жирандоли на верхней площадке зажжены во все рожки. Там, у мраморных сквозных перил,
мужчины стоят и ждут, перегнувшись книзу. На стуле сидит частный пристав и разговаривает с
худым желтым брюнетом в сюртуке, имеющим вид смотрителя.
Я сел к столику и спросил водки. Противны были люди кругом, противно ухал орган.
Мужчины с развязными, землистыми лицами кричали и вяло размахивали руками;
худые, некрасивые женщины смеялись зеленовато-бледными губами. Как будто все надолго были сложены кучею в сыром подвале и вот вылезли из него — помятые, слежавшиеся, заплесневелые… Какими кусками своих излохмаченных душ могут они еще принять жизнь?
— Вот тебе раз! Классная дама! — басит длинный,
худой, молодой человек, с оливково-смуглым лицом и черными, гладко причесанными волосами. — А как же мы-то, мужская половина? У нас,
мужчин, разве тоже будет классная дама?
Начался тот домашний ад, который умеют создавать так называемые «любящие женщины», «кроткие ангелы» для постороннего взгляда, «несчастные жертвы мужского эгоизма», «слабые созданья», ад,
хуже которого едва ли придумает сам повелитель преисподней, тем более ужасной, что во всех этих «объяснениях», как называют женщины отвратительные домашние сцены, виноватым является
мужчина.
Одна княжна Маргарита отдала должную дань времени. Она
похудела. Черты ее типичного лица как-то обострились и было даже заметно, что в косметических магазинах Москвы одной покупательницей стало более. Хороша она была, впрочем, по прежнему. Восторженный шепот
мужчин сопровождал ее всюду, как и прежде. В чем изменилась она совершенно, так это в туалете. Прежний скромный наряд заменился роскошными парижскими новостями.
Между тем к Флюгаркину подошел длинный и
худой, средних лет,
мужчина с бакенбардами и в золотых очках и ломаным русским языком спросил...
Публика была скромная, много девушек, без куафюр, в просто причесанных волосах и темных кашемировых платьях, молодые люди в черных парах, студенты университета и академии, но не мало и пожилых, даже старых
мужчин, с седыми бородами, лысых,
худых и толстых, с фигурами и выражением лица писателей, художников и особого класса посетителей публичных чтений и торжеств, существующего в Петербурге.
На одной из скамей, непрерывно тянувшихся вдоль стены, на меху лисьей шубы спала девочка лет восьми, в коричневом платьице и в длинных черных чулках. Лицо ее было бледно, волосы белокуры, плечи узки, всё тело
худо и жидко, но нос выдавался такой же толстой и некрасивой шишкой, как и у
мужчины. Она спала крепко и не чувствовала, как полукруглая гребенка, свалившаяся с головы, резала ей щеку.
Сидели тут Столицын, полковник с пенковой трубочкой и еще трое
мужчин, из которых один —
худой брюнет, бородатый, лысый, с остатками запущенных волос — смотрел музыкантом, но был известный Вершинин — юрист, делающий блестящую судебную карьеру, когда-то вожак университетских сходок,"пострадавший"и вовремя изменивший до корня своему студенческому credo.
— Знаешь, чай, батюшка, меня, — отвечала в тех случаях Ираида Степановна, если разговаривающий был
мужчина, или же заменяя слово «батюшка» словом «матушка», если имела дело с собеседницей, — я милостыни не подаю, да ты, чай, и не возьмешь ее; милостыня — один вред, получил человек, истратил, и опять просить надо, а там повадится, попрошайкой сделается, от работы отобьется, лентяя да праздношатая
хуже нет.
Но когда они уходят в спальню с
мужчинами и там напиваются, они становятся как и все, иногда даже
хуже: часто скандалят и колотят посуду, иногда пляшут, раздевшись голыми, и так голыми выскакивают в зал, а иногда даже бьют слишком назойливых
мужчин.
— Да они так, самотеком… Вроде ласточек. Мы тому не причинны… Рубашку мне потом дашь, я тебе простираю… Вот бабы наши баяли, будто все вы,
мужчины,
хуже чертей. А ты ничего, приятный.
Один — офицер, высокий, бравый и красивый
мужчина, другой — очевидно солдат или денщик, приземистый,
худой, загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый
мужчина был тот самый Андрюша,
худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.